![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Умиротворение невозможно
Официально война ещё не была объявлена, но в Риме полным ходом шли военные приготовления; когда карфагеняне узнали об этом, то пришли в ужас. Конечно, можно было ожидать, что их самооборона, так неудачно завершившаяся, вызовет недовольство римлян, и те вызовут их на ковёр и чего-нибудь затребуют – новых территориальных уступок Массиниссе, новых кругленьких сумм… но чтобы сразу война? При имеющемся раскладе сил не надо было быть провидцем, чтобы понимать, чем такая война закончится. «Партия мира», снова пришедшая к власти в Карфагене (после поражения от нумидийцев), бросила лидеров сопротивления за решётку и отправила в Рим посольство – оправдываться.
Послы в сенате пытались показать римлянам обоснованность действий Карфагена и в тоже время обвиняли своих политических противников в том, что они «слишком поспешно» решились дать Массиниссе вооружённый отпор – но теперь они арестованы и будут казнены. Римляне холодно восприняли эти объяснения, зато придрались к тому, почему «виновные» не были наказаны раньше. Было ясно, что сенату совершенно безразличны причины, вынудившие пунийцев взяться за оружие – они уже были осуждены и ничем бы не оправдались. Тогда послы спросили, что должны сделать карфагеняне, если римляне считают их виновными (ещё бы! – они заранее были «виновны»), на что получили оригинальный ответ: «Удовлетворить римлян».
Чем можно было удовлетворить римлян, догадываться надо было, видимо, телепатическим образом, и карфагенский совет, в полном смятении перебрав всё казавшееся возможным, попробовал ещё раз добиться от римлян конкретных требований. На этот раз ответ был ещё более мутным: карфагеняне-де сами знают, что они должны делать.
Пока деморализованное карфагенское правительство, не зная, чего ждать, но предчувствуя что-то страшное, обсуждало, что в такой ситуации можно предпринять, в Рим явилось посольство из Утики, старейшей финикийской колонии в Северной Африке, пользовавшейся привилегированном положением в Карфагенском государстве, но всегда относившейся к Карфагену недружественно; послы объявили о сдаче Утики в полную власть Рима. Для Рима это был очередной подарок судьбы – Утика, находившаяся не слишком далеко от самого Карфагена, могла теперь послужить римским опорным пунктом. Для Карфагена же это был удар поддых; догадываясь, что теперь речь идёт о жизни и смерти, Карфаген отправил в Рим послов с неограниченными полномочиями, имеющими право самостоятельно принимать решения на месте по ситуации.
Ситуация же была такова, что к моменту приезда карфагенских послов римская армия уже отчалила к африканскому берегу… Поняв, что дело совсем швах, послы, принятые сенатом (без консулов, которые отплыли вместе с армией), решились на крайнюю отчаянную меру: они объявили о полной и безусловной сдаче Карфагена римлянам. Речь шла не о признании римского господства, но именно о полной сдаче со всеми потрохами в собственность Рима.
Казалось бы, куда уж дальше.
Но пунийцы не знали, что их не спасёт даже это. Судьба Карфагена уже была решена, и римские консулы при отъезде получили секретные инструкции – не допускать никакого мирного разрешения и как угодно довести до того, чтобы стереть Карфаген с лица земли. По действующим в древнем мире неписаным правилам сдавшихся не добивали, а щадили; но кто мог вообразить такого противника, которому даже полной покорности, даже полной сдачи окажется мало? Поведение карфагенян не решало уже ничего, они были приговорены окончательно и бесповоротно, но в неведении ещё пытались как-то избежать худшего. Сенаторы похвалили послов за принятое ими решение и заверили, что карфагенянам оставят свободу, их законы и имущество, если они за 30 дней доставят в Лилибей (порт в Сицилии) 300 заложников – сыновей знатных семей, а затем выполнят требования, которые получат уже от консулов в Африке.
Требование выглядело двусмысленным: оставалась неопределённость, что будет дальше. Выдача заложников ударяла по самому правящему сословию – члены совета и правительства должны были отдавать собственных сыновей; однако обещание сохранить пунийцам жизнь и свободу выглядело обнадёживающим. Правда, ничего не говорилось о городе, а если верить Диодору, сенаторы даже не упоминали названия Карфагена – сознательно, чтобы не выходило, будто они врут. Обещания были для «развода лохов». Когда послы отправились домой, сенат по настоянию Катона (всё того же, который «Карфаген-должен-быть-разрушен») послал вдогонку консулам ещё одну инструкцию, подтверждающую, что они должны довести дело до уничтожения Карфагена.
Пунийцы выполнили требование, согласившись пожертвовать частью ради сохранения целого, не зная, что это не поможет; 300 заложников были взяты из семей и отправлены в Лилибей; при этом происходили душераздирающие сцены. Некоторые матери пытались «отбить» своих детей, даже бросались в море и плыли за кораблями. Из Лилибея заложников перевезли в Рим, где посадили в доки шестнадцатипалубника.
Тем временем римские войска, числом более 80 тысяч человек, беспрепятственно высадились в Африке и устроили в Утике штаб. Туда явились члены карфагенского совета, чтобы получить указания от консулов. Те потребовали выдачи всего оружия, имеющегося в городе. Пунийцы попробовали было возразить, что должны защищаться от собственных воинственных сограждан, которые за пределами города собрались уже в 20-тысячное войско, но римляне ответили, что это уже их забота, а не Карфагена.
И Карфаген разоружился, выдав римлянам более 200 тысяч комплектов оружия и 2 тысячи катапульт. «Это было замечательное и в то же время странное зрелище, когда на огромном количестве повозок враги сами везли своим врагам оружие» (Аппиан). Теперь, когда Карфаген был в прямом смысле обезоружен, настало время для последнего требования. Консул Цензорин, похвалив пунийцев за повиновение, объявил приказ сената: жители должны покинуть Карфаген и поселиться в любом другом месте, но не ближе чем в 80 стадиях (около 15 км) от моря, а сам Карфаген должен быть срыт до основания.
После такого заявления у карфагенских послов сначала просто случилась истерика… Придя в себя, они ещё пытались говорить с римлянами, напоминая, что выполнили все требования, что отдали собственных детей и разоружились, что в сенате им обещали свободу; что не было ещё такого, чтобы полностью сдавшийся город разрушали до основания, а также то, что они живут благодаря морю и работают на море, так что «утешение» в виде переселения для них невозможно. Консул остался неумолим – решение сената должно быть выполнено, да ещё поморализировал в адрес карфагенян, до кучи сказав, что всё делается исключительно для общего блага. «Поймите, что мы постановили это не по вражде к вам, но для сохранения твёрдого согласия и общей безопасности» (так у Аппиана).
Затем Цензорин велел послам удалиться; те должны были принести страшную весть своим согражданам… Если в этот момент кто-то подумает, что нечего пунийцам было так принципиальничать и можно было согласиться на депортацию, чтобы хотя бы сохранить себе жизнь, то, даже не вдаваясь в качество подобного решения, отмечу, что и сохранение жизни могло оказаться далеко не фактом. Как раз в предыдущем году (150-м) римляне вели мирные переговоры с племенем лузитан, жившим на территории современной Португалии, обещая расселить их в более плодородные области. Лёгкие на подъём «варвары» согласились и пошли, куда им было указано, сложили, «как друзья», оружие – и тут же были окружены и перерезаны римлянами как стадо баранов. Кое-кто, правда, смог сбежать и стать вождём нового восстания, но это другая история, а я лишь отмечу, что бывало и вот так. Да ещё не когда-то там, а прямо перед войной с Карфагеном...
Воля народа
…В Карфагене возвращения послов ждало крайне перевозбуждённое население, в ожидании решения своей участи стоящее на стенах и толпящееся на улицах. У ворот послов чуть не задавили, ломанувшись к ним, но те ничего не сообщили, кроме того, что должны сначала известить совет. По их виду можно было догадаться, что случилось нечто ужасное. Они проследовали в здание совета, а народ столпился вокруг. Изнутри несколько раз доносились вопли отчаяния. Едва поняв, что случилось непоправимое, толпа в ярости сломала двери, ворвалась в здание и просто забила насмерть всех, кто призывал умиротворять Рим и выполнять его требования.
В городе на время воцарился хаос; люди в отчаянии метались кто к храмам, кто к опустошённым арсеналам; поубивали случайно находившихся в городе италиков. Те же, кто не потерял самообладание, заперли городские ворота и стали носить на стены камни; хотя метательных орудий уже не было, карфагеняне готовы были защищаться каким угодно способом, но не оставлять города.
Оставшийся совет освободил и амнистировал предводителей войны с Массиниссой, на которых теперь возлагалась ответственность за оборону от Рима, и в тот же день объявил свободу рабам, чтобы они пополнили число защитников города. Полевой армией оставался командовать сбежавший из темницы Гасдрубал (Азру-Баал – частое имя среди карфагенских аристократов), неудачник в войне с Массиниссой, но считавшийся лидером «партии войны»; внутри города оборону должен был возглавить его тёзка, внук Массиниссы, перешедший на сторону Карфагена.
Это новое правительство обратилось к римлянам с просьбой дать пунийцам отсрочку на месяц, чтобы отправить посольство в Рим; в этом им было отказано. Однако на деле Карфаген отсрочку всё же получил благодаря самонадеянности римлян, которые, разоружив город, теперь не торопились начинать боевые действия. Римская армия сидела и не чесалась, ожидая, что карфагеняне либо «одумаются», либо же, если этого так и не случится, римляне без проблем в любой момент закидают их шапками. Престарелый Массинисса, злой уже от того, что римляне решили забрать себе тот лакомый кусок, на который зарился он сам, теперь ссорился с консулами (которые, уже не считая его нужным, едва уделяли ему внимание), и после бестолковых переговоров самоустранился из конфликта.
Когда прошёл месяц и стало ясно, что карфагеняне всё не собираются уходить из города, римляне наконец двинулись на штурм. И тут их, отправляющихся на лёгкую военную прогулку, ждал разрыв шаблона…
«Демоническая народная ненависть»
Отсрочку, полученную благодаря римской самоуверенности, карфагеняне использовали на полную катушку – обезоруженный город торопился вооружиться заново. Всё население без различия пола и возраста работало посменно днём и ночью, изготовляя оружие. В мастерские превратили все удобные помещения, включая храмовые участки; ломали общественные здания, чтобы добыть деревянные балки. Переплавляли металлические статуи и другие изделия, чтобы восполнить недостаток материалов; канаты для катапульт делали из женских волос за неимением другого волоса. Женщины также сдали в казну свои украшения на возможную покупку оружия и продовольствия. Кормёжка работающих тоже была организована; вообще организованность и эффективность работы населения была поразительной; «это ещё одна из удивительных черт этого удивительного народного движения, вызванного поистине гениальной, даже, можно сказать, демонической народной ненавистью» (Моммзен). Хотя какая ненависть – город собирался дорого продать свою жизнь.
Когда римляне наконец снялись с места, то пошли на штурм с двух сторон: один из консулов двигался по перешейку, соединявшему Карфаген с материком (с этой стороны Карфаген защищала тройная стена), другой со стороны залива, где была слабо укреплённая одинарная стена; её угол был самым уязвимым местом. Оба римских войска уже подгоняли лестницы, как получили неожиданный отпор, который консулов, мягко говоря, удивил. «Оба презирали карфагенян... но, натолкнувшись на новое оружие и на неожиданную решимость воинов, они были поражены и отступили» (Аппиан). С тыла подошла карфагенская полевая армия, и римляне стали укреплять собственные лагеря.
В мою задачу не входит описывать детали этой войны, при вопиющем неравенстве сил затянувшуюся на 3 года… То, что лёгкая прогулка за богатой добычей превратилась для римлян в проблему, можно было бы объяснить бездарностью командования; в самом деле, римскую армию в этот раз возглавляли посредственности. Но ведь и у Карфагена была та же беда – талантливых военных вождей не нашлось. Барки, гении войны, оказавшиеся трагическими одиночками, ушли в прошлое, а теперешний командующий Гасдрубал, попавший во власть на волне всеобщего патриотического подъёма, оказался не более чем болтуном-демагогом. Военачальник из него был самый заурядный, а к концу войны он продемонстрировал и полное личностное ничтожество. Так что пунийцы держались на энтузиазме, точнее – на мужестве обречённых, порой поражавшем и самих римлян. Когда римляне, сумев (не без потерь со своей стороны) добыть лес для осадных машин, подкатили к более уязвимой стене два тарана и обрушили часть стены, то карфагеняне бросились к пролому и отбросили врага, а ночью взялись спешно заделывать стену; некоторые же, выбежав за стену с одними факелами в руках, сожгли тараны. На следующий день у пролома снова был бой; вооружённые пунийцы выстроились шеренгами, за которыми стояла толпа с кольями и камнями (значит, вооружить всех «нормальным» оружием всё-таки не вышло, и в ход шли все подручные средства); были и те, кто ждали римлян, заняв позицию на крышах. Ворвавшиеся было в город римляне оказались в ловушке, и от разгрома их спас военный трибун Сципион Эмилиан, уведя войско. Так попытка штурма снова провалилась. Летом в лагере консула Цензорина (того, кто пытался взять город с уязвимой стороны) начались болезни, и он отошёл от стены. Воспользовавшись затишьем, пунийцы взялись уничтожать римский флот: небольшие парусники нагружали паклей и хворостом, подтягивали туда, откуда ветер гнал бы их к римским кораблям, потом добавляли серу и смолу, поджигали и отпускали. Эти "брандеры" нанесли римскому флоту большой ущерб, едва не уничтожив полностью. Осенью пунийцы сделали вылазку к лагерю консула Манилия, взявшись под покровом ночи разрушать его оборонительный вал; им удалось помешать, но вокруг лагеря пришлось построить стену. Тогда римляне передумали штурмовать город и переключились на полевые отряды пунийцев, которые постоянными налётами приводили в расстройство снабжение римских войск. Манилий ввязался в сражение с войском Гасдрубала у города Нефериса, был разбит и отступил с большими потерями.
Так 149 г. закончился ничем; римский сенат даже счёл нужным послать комиссию выяснить, в чём дело – ждали лёгкой и быстрой победы, а тут время идёт, и всё ни горы ни воза…
Это какой-то… позор?
Поняв, что Карфаген шапками не закидать, римляне вспомнили о нумидийских союзниках. Массинисса как раз умер, а его власть оказалась «общим достоянием» трёх сыновей. Массинисса якобы доверил раздел наследства между ними Сципиону Эмилиану; ничего невозможного в этом нет. Сципион Эмилиан (Эмилий по рождению, Сципион по усыновлению) имел дело с Массиниссой ещё незадолго до войны, находясь в его лагере и играя роль наблюдателя во время битвы нумидийцев с пунийцами. Наблюдателя в прямом смысле: он смотрел на битву с высокого холма и позже рассказывал о захватывающем удовольствии, которое доставляет зрелище битвы стороннему зрителю издалека, и без ложной скромности сравнивал себя с Зевсом, смотрящим с вершины Иды на бой троянцев и ахейцев, и Посейдоном, глядящим на них же с Самофракии. Эмилиан был «филэллином», т. е. грекоманом, так что мог ввернуть в свою речь что-нибудь из Гомера и вообразить себя в мифологическом стиле…
Эмилиан разделил власть между сыновьями Массиниссы, в результате чего ни один не обладал её полнотой – старший оказался царём формально, среднему досталось войско, младшему – гражданское управление. Так Нумидия получила почву для будущих раздоров (то, что они потом и Риму принесут проблемы, тогда не предвиделось), Рим же приобрёл нужного ему помощника; Гулусса – тот, что получил армию – со своей конницей присоединился к римлянам.
Вдобавок Эмилиан смог переманить на свою сторону командира одного из пунийских «партизанских отрядов», Фамею, с частью его воинов. Предателя так щедро осыпали почестями и дорогими подарками, что тот согласился воевать дальше на стороне римлян. Но на этом римские успехи заканчивались. Новые консулы, прибывшие с подкреплением, решились действовать в обход – атаковать не сам Карфаген, а другие города, но и там ничего не получилось. Главным событием 148 года оказалась осада города Гиппон, длившаяся целое лето; римляне вынуждены были уйти, вдобавок потеряв все осадные орудия. От Гулуссы к пунийцам ушёл нумидиец Бития с отрядом всадников, а старший и младший сыновья Массиниссы вообще оставались в стороне.
Карфагеняне в это время пытались найти союзников – их послы смогли побывать в восставшей Македонии. Чуть позже поднялся и Ахейский союз; но все эти противники Рима уже были слишком слабы сами по себе, чтобы ещё иметь возможность помогать другим, так что коалиция не сложилась. Пытались призвать на помощь мавров (видимо, безуспешно, т. к. римляне отбили их попытку подойти ещё в начале войны). Кроме этих вполне здравых и понятных попыток, не обошлось без внутренней разборки: Гасдрубал «проявил себя», огульно обвинив командующего городским гарнизоном, Гасдрубала внука Массиниссы, в том, что он работает на своего родственника Гулуссу; обвиняемый не нашёлся что ответить и был убит членами совета. Гасдрубал был теперь единственным командующим. Если бы он при этом хотя бы годился на такую роль!
В Риме же военные неудачи вызывали всё большее возмущение: шёл уже третий год войны, а к победе Рим всё никак не приближался. В 147 г. консулом был избран Сципион Эмилиан, уже заработавший себе на репутацию спасением римской армии из критических ситуаций. По возрасту он не мог претендовать на должность консула, и то, что в Риме решились нарушить букву закона, говорит о том, насколько серьёзным представлялось им существующее положение. Для избрания Эмилиан приезжал в Рим, а отправившись снова в Африку, уже в новой должности, он получил солидное подкрепление.
Римская пехота тем временем продолжала безуспешно осаждать некоторые города, а флот пытался атаковать Карфаген, тоже ничего не добившись (ещё и спасать пришлось, послав дополнительные корабли). Если верить источникам, сама римская армия в отсутствие каких-либо успехов превратилась в бестолковую банду, занятую, главным образом, мелкими грабежами, так что новому консулу пришлось в первую очередь наводить дисциплину.
«Последняя сила, последняя надежда»
Эмилиан решил ударить по карфагенскому предместью Мегаре, что должно было переломить ход событий. Мегара была обнесена стеной, и взять её штурмом не получилось; тогда Эмилиан послал несколько человек на заброшенную башню недалеко от карфагенских укреплений, чтобы они оттуда перебрались внутрь и открыли ворота римской армии. Так римляне ворвались на территорию самого Карфагена; в лагере Гасдрубала возникла паника, и пунийцы бросились в Старый город. Римляне уничтожили их лагерь и разбили свой по длине всего перешейка, отрезав город от материка. Для Карфагена это значило начало проблем с продовольствием; очевидно, целью Эмилиана и было взять город измором.
Прохлопавший врага Гасдрубал не нашёл ничего лучшего, как устроить публичные пытки пленных, вызвавшие возмущение в самом Карфагене, а после этого попытался завязать мирные переговоры… И на что рассчитывал? Впрочем, пощаду для его шкурки Эмилиан был готов ему гарантировать…
Чтобы блокировать город со стороны моря, римляне соорудили насыпь; тогда карфагеняне умудрились вырыть новый канал. Этим занимались и женщины и дети. Когда же в один прекрасный день в море вышло 50 крупных и множество мелких судов, римляне были шокированы: ведь никакого военного флота у Карфагена не было! Схваченные «языки» что-то говорили о постоянном стуке в порту, но не могли объяснить, что он означает; а означало это, что карфагеняне втайне от римлян строили флот. Римский историк Флор и то не удержался от пафоса: «Как пламя из пепла потушенного пожара, днем и ночью пробивалась последняя сила, последняя надежда, последний отряд отчаявшихся людей».
Но это прямо-таки героическое деяние оказалось бесполезным. Неизвестно, кто там теперь исполнял обязанности адмирала, но воспользоваться эффектом неожиданности он не догадался и увёл корабли назад. Когда флот был выведен вновь, римляне уже были подготовлены и двинулись навстречу. Морской бой окончился «вничью»; с карфагенской стороны особенно эффективны оказались мелкие суда, которые быстро подплывали к крупным римским и пробивали корму или повреждали руль. Исход боя не был решён, но пунийцы отошли, когда наступила ночь, и это оказалось ошибкой – римские суда заблокировали их в гавани и там большей частью уничтожили.
Днём Эмилиан атаковал карфагенские укрепления на насыпи, разбивая их таранами, что могло открыть путь на город. Тогда пунийцы, "хотя и страдали от голода и различных бедствий", сделали отчаянную вылазку: ночью, безоружные, они обошли насыпь по воде, погрузившись по шею, и подожгли римские осадные машины. Их тут же заметили, но "они не оступали, бросаясь, как дикие звери, под удары, пока не зажгли машин и не обратили в бегство приведённых в смятение римлян" (Аппиан). Римские воины чуть не разбежались в панике, и большинство было загнано Сципионом и его всадниками назад в лагерь силой. Пунийцы восстановили свои укрепления, но позже римляне смогли их оттеснить, завладеть насыпью и построить свою стену на небольшом расстоянии от карфагенской; оттуда метали копья и дротики.
Агония
Зимой в боевых действиях обычно наступало затишье. На этот раз римляне решили потратить её на завоевание территорий вне города. Главную роль здесь играл нумидиец Гулусса, с огромной армией как смерч прошедшийся по карфагенским владениям; население сопротивлявшихся городов уничтожалось почти полностью, и некоторые предпочитали сдаться. Решающим оказалось взятие города-крепости Неферис, после ожесточённых боёв большей частью вырезанного Гулуссой; это не только навело ужас на тех, кто ещё не оставался покорён, но и «закрыло» блокаду Карфагена. Всё ещё сопротивляющаяся часть города (Старый город) лишилась малейшей возможности подвоза продовольствия, и римляне могли не торопиться, ожидая, когда ряды защитников Карфагена достаточно поредеют.
Весной 146 г. римляне пошли на штурм. Захватив гавани, они овладели стеной, чьи ослабевшие от голода защитники уже не смогли их остановить, и оттуда ворвались на рыночную площадь. Победоносный путь несколько задержал храм Решефа, бога огня, внутри покрытый золотыми пластинами; римские воины бросились на золото, и никакими приказами нельзя было заставить их двинуться дальше, пока они всё не ободрали.
От площади к цитадели Бирса шли три улицы, застроенные шестиэтажными домами; к Бирсе бежали жители города, надеющиеся спастись. Бирса была и главной целью римлян; путь к ней для них растянулся на шесть дней, поскольку и здесь завоеватели встретились с отчаянным сопротивлением со стороны обессилевших защитников города. Рукопашные бои шли как на улицах, так и на крышах – там римляне перебегали от дома к дому по доскам. Эмилиан распорядился поджечь улицы; сидевшее в домах небоеспособное население погибло от огня или при обрушении домов. Чтобы расчистить проходы для войск, специальная команда («сборщики камней») растаскивала обломки и трупы в заготовленные рвы: «одни – топорами и секирами, другие – остриями крючьев выбрасывали и мёртвых, и ещё живых в ямы, таща их и переворачивая железом, как бревна и камни» (Аппиан).
На седьмой день римляне добрались до Бирсы; здесь к Эмилиану пришли жрецы с просьбой сохранить жизнь тем, кто скрылся в крепости. Эмилиан согласился, сдавшихся вывели и взяли под стражу для будущей продажи в рабство (хотя во 2 в. до н. э. свободных жителей побеждённых городов уже не было принято порабощать, римляне это практиковали, что должно было иметь дополнительный устрашающий эффект на эллинистическую «мировую общественность»). Эти люди и были, собственно, всеми выжившими карфагенянами – менее 10-й части от довоенного населения города.
Очагом сопротивления оставался храм Эшмуна, древнейший из карфагенских храмов, представляющий из себя настоящую крепость; там скрылись самые упорные, включая большое число римских перебежчиков (да, были и такие, даже при имеющемся раскладе сил). Там сидел и Гасдрубал с семьёй, но тут его ничтожество вылезло во всей красе. Тайком, даже не взяв жену и детей, он бежал к Эмилиану, чтобы вымаливать пощаду для своей драгоценной шкурки. Шкурку пощадили, но велели сидеть у ног победителя на виду у защитников храма. Тогда осаждённые сами сожгли храм (вместе с собой); жена Гасдрубала демонстративно зарезала сыновей и бросилась в огонь.
Город горел 17 дней. Эмилиан, глядя на это зрелище, аж прослезился и процитировал стих Гомера о падении Трои (он же грекофил был и вообще эстет, любил прекрасное…). Затем он послал солдат грабить город и отправил в Рим корабль, гружённый богатой добычей. В Риме было невероятное ликование.
Сенат отослал распоряжение разрушить оставшееся от Карфагена, а также разрушить города, которые оказывали Риму сопротивление. Прибыли римские жрецы, чтобы проклясть место, на котором стоял город; это было не выражение эмоций, а религиозный ритуал, который в описываемое время должен был выглядеть первобытной архаикой. Пепелище было распахано и предано проклятию; здесь больше не должны были селиться люди.
Эмилиан проводил свои ритуалы – уничтожение осадных машин и части кораблей в честь бога Марса, жертвы другим богам, после чего устроил «игры» и скормил зверям пойманных дезертиров и перебежчиков (это было пока что не традицией, а ноу-хау его отца Эмилия Павла). Часть завоёванной территории была отдана нумидийцам, остальная стала римской провинцией Африка с центром в Утике.
Вместо заключения
Катон не дожил до гибели Карфагена.
В том же году, что и Карфаген, был разрушен Коринф, и его жители проданы в рабство, хотя Коринф, "штаб" восстания Ахейского союза, не сопротивлялся подошедшей римской армии. Это была репрессивная мера для запугивания остальных; но если учесть, что Коринф к тому времени оставался единственным крупным торговым центром на Балканах, видимо, и здесь не обошлось без душащей жабы.
Гасдрубалу предложили на выбор жить либо в новой «Африке», либо в Италии; он предпочёл последнее (очевидно, для большей безопасности шкурки, а то мало ли кто недобитый доберётся…)
Сципион Эмилиан позже ещё воевал в Испании. Умер не своей смертью – был кем-то задушен в постели; подозревали его политических противников – сторонников реформатора Гая Гракха, но расследования никто не потребовал, хотя пафосных слов на похоронах наговорили достаточно.
Римская колония Карфаген, основанная в следующем столетии, находилась несколько в стороне от пунийского города, чтобы не затрагивать проклятую территорию, однако последующая застройка частью покрыла и его, доразрушив то, что ещё оставалось. То, что показывают туристам - руины римского города.
В последний век существования Империи римский Карфаген стал центром королевства вандалов, которые оттуда приплывали в Рим совершать вандализм (хотя по части разрушительства вандалы по сравнению с римлянами были просто школота).
Сельское население провинции Африка ишачило на империю, выращивая для неё хлеб, сохраняло свой язык, самоназвание «ханаанеи» и легко обращалось в монотеистические религии, тем более что и перевод Библии на пунийский имелся, но если бы блаженный Августин не упомянул этих «ханаанеев», мы могли бы и не знать, что они там вообще ещё были.
Официально война ещё не была объявлена, но в Риме полным ходом шли военные приготовления; когда карфагеняне узнали об этом, то пришли в ужас. Конечно, можно было ожидать, что их самооборона, так неудачно завершившаяся, вызовет недовольство римлян, и те вызовут их на ковёр и чего-нибудь затребуют – новых территориальных уступок Массиниссе, новых кругленьких сумм… но чтобы сразу война? При имеющемся раскладе сил не надо было быть провидцем, чтобы понимать, чем такая война закончится. «Партия мира», снова пришедшая к власти в Карфагене (после поражения от нумидийцев), бросила лидеров сопротивления за решётку и отправила в Рим посольство – оправдываться.
Послы в сенате пытались показать римлянам обоснованность действий Карфагена и в тоже время обвиняли своих политических противников в том, что они «слишком поспешно» решились дать Массиниссе вооружённый отпор – но теперь они арестованы и будут казнены. Римляне холодно восприняли эти объяснения, зато придрались к тому, почему «виновные» не были наказаны раньше. Было ясно, что сенату совершенно безразличны причины, вынудившие пунийцев взяться за оружие – они уже были осуждены и ничем бы не оправдались. Тогда послы спросили, что должны сделать карфагеняне, если римляне считают их виновными (ещё бы! – они заранее были «виновны»), на что получили оригинальный ответ: «Удовлетворить римлян».
Чем можно было удовлетворить римлян, догадываться надо было, видимо, телепатическим образом, и карфагенский совет, в полном смятении перебрав всё казавшееся возможным, попробовал ещё раз добиться от римлян конкретных требований. На этот раз ответ был ещё более мутным: карфагеняне-де сами знают, что они должны делать.
Пока деморализованное карфагенское правительство, не зная, чего ждать, но предчувствуя что-то страшное, обсуждало, что в такой ситуации можно предпринять, в Рим явилось посольство из Утики, старейшей финикийской колонии в Северной Африке, пользовавшейся привилегированном положением в Карфагенском государстве, но всегда относившейся к Карфагену недружественно; послы объявили о сдаче Утики в полную власть Рима. Для Рима это был очередной подарок судьбы – Утика, находившаяся не слишком далеко от самого Карфагена, могла теперь послужить римским опорным пунктом. Для Карфагена же это был удар поддых; догадываясь, что теперь речь идёт о жизни и смерти, Карфаген отправил в Рим послов с неограниченными полномочиями, имеющими право самостоятельно принимать решения на месте по ситуации.
Ситуация же была такова, что к моменту приезда карфагенских послов римская армия уже отчалила к африканскому берегу… Поняв, что дело совсем швах, послы, принятые сенатом (без консулов, которые отплыли вместе с армией), решились на крайнюю отчаянную меру: они объявили о полной и безусловной сдаче Карфагена римлянам. Речь шла не о признании римского господства, но именно о полной сдаче со всеми потрохами в собственность Рима.
Казалось бы, куда уж дальше.
Но пунийцы не знали, что их не спасёт даже это. Судьба Карфагена уже была решена, и римские консулы при отъезде получили секретные инструкции – не допускать никакого мирного разрешения и как угодно довести до того, чтобы стереть Карфаген с лица земли. По действующим в древнем мире неписаным правилам сдавшихся не добивали, а щадили; но кто мог вообразить такого противника, которому даже полной покорности, даже полной сдачи окажется мало? Поведение карфагенян не решало уже ничего, они были приговорены окончательно и бесповоротно, но в неведении ещё пытались как-то избежать худшего. Сенаторы похвалили послов за принятое ими решение и заверили, что карфагенянам оставят свободу, их законы и имущество, если они за 30 дней доставят в Лилибей (порт в Сицилии) 300 заложников – сыновей знатных семей, а затем выполнят требования, которые получат уже от консулов в Африке.
Требование выглядело двусмысленным: оставалась неопределённость, что будет дальше. Выдача заложников ударяла по самому правящему сословию – члены совета и правительства должны были отдавать собственных сыновей; однако обещание сохранить пунийцам жизнь и свободу выглядело обнадёживающим. Правда, ничего не говорилось о городе, а если верить Диодору, сенаторы даже не упоминали названия Карфагена – сознательно, чтобы не выходило, будто они врут. Обещания были для «развода лохов». Когда послы отправились домой, сенат по настоянию Катона (всё того же, который «Карфаген-должен-быть-разрушен») послал вдогонку консулам ещё одну инструкцию, подтверждающую, что они должны довести дело до уничтожения Карфагена.
Пунийцы выполнили требование, согласившись пожертвовать частью ради сохранения целого, не зная, что это не поможет; 300 заложников были взяты из семей и отправлены в Лилибей; при этом происходили душераздирающие сцены. Некоторые матери пытались «отбить» своих детей, даже бросались в море и плыли за кораблями. Из Лилибея заложников перевезли в Рим, где посадили в доки шестнадцатипалубника.
Тем временем римские войска, числом более 80 тысяч человек, беспрепятственно высадились в Африке и устроили в Утике штаб. Туда явились члены карфагенского совета, чтобы получить указания от консулов. Те потребовали выдачи всего оружия, имеющегося в городе. Пунийцы попробовали было возразить, что должны защищаться от собственных воинственных сограждан, которые за пределами города собрались уже в 20-тысячное войско, но римляне ответили, что это уже их забота, а не Карфагена.
И Карфаген разоружился, выдав римлянам более 200 тысяч комплектов оружия и 2 тысячи катапульт. «Это было замечательное и в то же время странное зрелище, когда на огромном количестве повозок враги сами везли своим врагам оружие» (Аппиан). Теперь, когда Карфаген был в прямом смысле обезоружен, настало время для последнего требования. Консул Цензорин, похвалив пунийцев за повиновение, объявил приказ сената: жители должны покинуть Карфаген и поселиться в любом другом месте, но не ближе чем в 80 стадиях (около 15 км) от моря, а сам Карфаген должен быть срыт до основания.
После такого заявления у карфагенских послов сначала просто случилась истерика… Придя в себя, они ещё пытались говорить с римлянами, напоминая, что выполнили все требования, что отдали собственных детей и разоружились, что в сенате им обещали свободу; что не было ещё такого, чтобы полностью сдавшийся город разрушали до основания, а также то, что они живут благодаря морю и работают на море, так что «утешение» в виде переселения для них невозможно. Консул остался неумолим – решение сената должно быть выполнено, да ещё поморализировал в адрес карфагенян, до кучи сказав, что всё делается исключительно для общего блага. «Поймите, что мы постановили это не по вражде к вам, но для сохранения твёрдого согласия и общей безопасности» (так у Аппиана).
Затем Цензорин велел послам удалиться; те должны были принести страшную весть своим согражданам… Если в этот момент кто-то подумает, что нечего пунийцам было так принципиальничать и можно было согласиться на депортацию, чтобы хотя бы сохранить себе жизнь, то, даже не вдаваясь в качество подобного решения, отмечу, что и сохранение жизни могло оказаться далеко не фактом. Как раз в предыдущем году (150-м) римляне вели мирные переговоры с племенем лузитан, жившим на территории современной Португалии, обещая расселить их в более плодородные области. Лёгкие на подъём «варвары» согласились и пошли, куда им было указано, сложили, «как друзья», оружие – и тут же были окружены и перерезаны римлянами как стадо баранов. Кое-кто, правда, смог сбежать и стать вождём нового восстания, но это другая история, а я лишь отмечу, что бывало и вот так. Да ещё не когда-то там, а прямо перед войной с Карфагеном...
Воля народа
…В Карфагене возвращения послов ждало крайне перевозбуждённое население, в ожидании решения своей участи стоящее на стенах и толпящееся на улицах. У ворот послов чуть не задавили, ломанувшись к ним, но те ничего не сообщили, кроме того, что должны сначала известить совет. По их виду можно было догадаться, что случилось нечто ужасное. Они проследовали в здание совета, а народ столпился вокруг. Изнутри несколько раз доносились вопли отчаяния. Едва поняв, что случилось непоправимое, толпа в ярости сломала двери, ворвалась в здание и просто забила насмерть всех, кто призывал умиротворять Рим и выполнять его требования.
В городе на время воцарился хаос; люди в отчаянии метались кто к храмам, кто к опустошённым арсеналам; поубивали случайно находившихся в городе италиков. Те же, кто не потерял самообладание, заперли городские ворота и стали носить на стены камни; хотя метательных орудий уже не было, карфагеняне готовы были защищаться каким угодно способом, но не оставлять города.
Оставшийся совет освободил и амнистировал предводителей войны с Массиниссой, на которых теперь возлагалась ответственность за оборону от Рима, и в тот же день объявил свободу рабам, чтобы они пополнили число защитников города. Полевой армией оставался командовать сбежавший из темницы Гасдрубал (Азру-Баал – частое имя среди карфагенских аристократов), неудачник в войне с Массиниссой, но считавшийся лидером «партии войны»; внутри города оборону должен был возглавить его тёзка, внук Массиниссы, перешедший на сторону Карфагена.
Это новое правительство обратилось к римлянам с просьбой дать пунийцам отсрочку на месяц, чтобы отправить посольство в Рим; в этом им было отказано. Однако на деле Карфаген отсрочку всё же получил благодаря самонадеянности римлян, которые, разоружив город, теперь не торопились начинать боевые действия. Римская армия сидела и не чесалась, ожидая, что карфагеняне либо «одумаются», либо же, если этого так и не случится, римляне без проблем в любой момент закидают их шапками. Престарелый Массинисса, злой уже от того, что римляне решили забрать себе тот лакомый кусок, на который зарился он сам, теперь ссорился с консулами (которые, уже не считая его нужным, едва уделяли ему внимание), и после бестолковых переговоров самоустранился из конфликта.
Когда прошёл месяц и стало ясно, что карфагеняне всё не собираются уходить из города, римляне наконец двинулись на штурм. И тут их, отправляющихся на лёгкую военную прогулку, ждал разрыв шаблона…
«Демоническая народная ненависть»
Отсрочку, полученную благодаря римской самоуверенности, карфагеняне использовали на полную катушку – обезоруженный город торопился вооружиться заново. Всё население без различия пола и возраста работало посменно днём и ночью, изготовляя оружие. В мастерские превратили все удобные помещения, включая храмовые участки; ломали общественные здания, чтобы добыть деревянные балки. Переплавляли металлические статуи и другие изделия, чтобы восполнить недостаток материалов; канаты для катапульт делали из женских волос за неимением другого волоса. Женщины также сдали в казну свои украшения на возможную покупку оружия и продовольствия. Кормёжка работающих тоже была организована; вообще организованность и эффективность работы населения была поразительной; «это ещё одна из удивительных черт этого удивительного народного движения, вызванного поистине гениальной, даже, можно сказать, демонической народной ненавистью» (Моммзен). Хотя какая ненависть – город собирался дорого продать свою жизнь.
Когда римляне наконец снялись с места, то пошли на штурм с двух сторон: один из консулов двигался по перешейку, соединявшему Карфаген с материком (с этой стороны Карфаген защищала тройная стена), другой со стороны залива, где была слабо укреплённая одинарная стена; её угол был самым уязвимым местом. Оба римских войска уже подгоняли лестницы, как получили неожиданный отпор, который консулов, мягко говоря, удивил. «Оба презирали карфагенян... но, натолкнувшись на новое оружие и на неожиданную решимость воинов, они были поражены и отступили» (Аппиан). С тыла подошла карфагенская полевая армия, и римляне стали укреплять собственные лагеря.
В мою задачу не входит описывать детали этой войны, при вопиющем неравенстве сил затянувшуюся на 3 года… То, что лёгкая прогулка за богатой добычей превратилась для римлян в проблему, можно было бы объяснить бездарностью командования; в самом деле, римскую армию в этот раз возглавляли посредственности. Но ведь и у Карфагена была та же беда – талантливых военных вождей не нашлось. Барки, гении войны, оказавшиеся трагическими одиночками, ушли в прошлое, а теперешний командующий Гасдрубал, попавший во власть на волне всеобщего патриотического подъёма, оказался не более чем болтуном-демагогом. Военачальник из него был самый заурядный, а к концу войны он продемонстрировал и полное личностное ничтожество. Так что пунийцы держались на энтузиазме, точнее – на мужестве обречённых, порой поражавшем и самих римлян. Когда римляне, сумев (не без потерь со своей стороны) добыть лес для осадных машин, подкатили к более уязвимой стене два тарана и обрушили часть стены, то карфагеняне бросились к пролому и отбросили врага, а ночью взялись спешно заделывать стену; некоторые же, выбежав за стену с одними факелами в руках, сожгли тараны. На следующий день у пролома снова был бой; вооружённые пунийцы выстроились шеренгами, за которыми стояла толпа с кольями и камнями (значит, вооружить всех «нормальным» оружием всё-таки не вышло, и в ход шли все подручные средства); были и те, кто ждали римлян, заняв позицию на крышах. Ворвавшиеся было в город римляне оказались в ловушке, и от разгрома их спас военный трибун Сципион Эмилиан, уведя войско. Так попытка штурма снова провалилась. Летом в лагере консула Цензорина (того, кто пытался взять город с уязвимой стороны) начались болезни, и он отошёл от стены. Воспользовавшись затишьем, пунийцы взялись уничтожать римский флот: небольшие парусники нагружали паклей и хворостом, подтягивали туда, откуда ветер гнал бы их к римским кораблям, потом добавляли серу и смолу, поджигали и отпускали. Эти "брандеры" нанесли римскому флоту большой ущерб, едва не уничтожив полностью. Осенью пунийцы сделали вылазку к лагерю консула Манилия, взявшись под покровом ночи разрушать его оборонительный вал; им удалось помешать, но вокруг лагеря пришлось построить стену. Тогда римляне передумали штурмовать город и переключились на полевые отряды пунийцев, которые постоянными налётами приводили в расстройство снабжение римских войск. Манилий ввязался в сражение с войском Гасдрубала у города Нефериса, был разбит и отступил с большими потерями.
Так 149 г. закончился ничем; римский сенат даже счёл нужным послать комиссию выяснить, в чём дело – ждали лёгкой и быстрой победы, а тут время идёт, и всё ни горы ни воза…
Это какой-то… позор?
Поняв, что Карфаген шапками не закидать, римляне вспомнили о нумидийских союзниках. Массинисса как раз умер, а его власть оказалась «общим достоянием» трёх сыновей. Массинисса якобы доверил раздел наследства между ними Сципиону Эмилиану; ничего невозможного в этом нет. Сципион Эмилиан (Эмилий по рождению, Сципион по усыновлению) имел дело с Массиниссой ещё незадолго до войны, находясь в его лагере и играя роль наблюдателя во время битвы нумидийцев с пунийцами. Наблюдателя в прямом смысле: он смотрел на битву с высокого холма и позже рассказывал о захватывающем удовольствии, которое доставляет зрелище битвы стороннему зрителю издалека, и без ложной скромности сравнивал себя с Зевсом, смотрящим с вершины Иды на бой троянцев и ахейцев, и Посейдоном, глядящим на них же с Самофракии. Эмилиан был «филэллином», т. е. грекоманом, так что мог ввернуть в свою речь что-нибудь из Гомера и вообразить себя в мифологическом стиле…
Эмилиан разделил власть между сыновьями Массиниссы, в результате чего ни один не обладал её полнотой – старший оказался царём формально, среднему досталось войско, младшему – гражданское управление. Так Нумидия получила почву для будущих раздоров (то, что они потом и Риму принесут проблемы, тогда не предвиделось), Рим же приобрёл нужного ему помощника; Гулусса – тот, что получил армию – со своей конницей присоединился к римлянам.
Вдобавок Эмилиан смог переманить на свою сторону командира одного из пунийских «партизанских отрядов», Фамею, с частью его воинов. Предателя так щедро осыпали почестями и дорогими подарками, что тот согласился воевать дальше на стороне римлян. Но на этом римские успехи заканчивались. Новые консулы, прибывшие с подкреплением, решились действовать в обход – атаковать не сам Карфаген, а другие города, но и там ничего не получилось. Главным событием 148 года оказалась осада города Гиппон, длившаяся целое лето; римляне вынуждены были уйти, вдобавок потеряв все осадные орудия. От Гулуссы к пунийцам ушёл нумидиец Бития с отрядом всадников, а старший и младший сыновья Массиниссы вообще оставались в стороне.
Карфагеняне в это время пытались найти союзников – их послы смогли побывать в восставшей Македонии. Чуть позже поднялся и Ахейский союз; но все эти противники Рима уже были слишком слабы сами по себе, чтобы ещё иметь возможность помогать другим, так что коалиция не сложилась. Пытались призвать на помощь мавров (видимо, безуспешно, т. к. римляне отбили их попытку подойти ещё в начале войны). Кроме этих вполне здравых и понятных попыток, не обошлось без внутренней разборки: Гасдрубал «проявил себя», огульно обвинив командующего городским гарнизоном, Гасдрубала внука Массиниссы, в том, что он работает на своего родственника Гулуссу; обвиняемый не нашёлся что ответить и был убит членами совета. Гасдрубал был теперь единственным командующим. Если бы он при этом хотя бы годился на такую роль!
В Риме же военные неудачи вызывали всё большее возмущение: шёл уже третий год войны, а к победе Рим всё никак не приближался. В 147 г. консулом был избран Сципион Эмилиан, уже заработавший себе на репутацию спасением римской армии из критических ситуаций. По возрасту он не мог претендовать на должность консула, и то, что в Риме решились нарушить букву закона, говорит о том, насколько серьёзным представлялось им существующее положение. Для избрания Эмилиан приезжал в Рим, а отправившись снова в Африку, уже в новой должности, он получил солидное подкрепление.
Римская пехота тем временем продолжала безуспешно осаждать некоторые города, а флот пытался атаковать Карфаген, тоже ничего не добившись (ещё и спасать пришлось, послав дополнительные корабли). Если верить источникам, сама римская армия в отсутствие каких-либо успехов превратилась в бестолковую банду, занятую, главным образом, мелкими грабежами, так что новому консулу пришлось в первую очередь наводить дисциплину.
«Последняя сила, последняя надежда»
Эмилиан решил ударить по карфагенскому предместью Мегаре, что должно было переломить ход событий. Мегара была обнесена стеной, и взять её штурмом не получилось; тогда Эмилиан послал несколько человек на заброшенную башню недалеко от карфагенских укреплений, чтобы они оттуда перебрались внутрь и открыли ворота римской армии. Так римляне ворвались на территорию самого Карфагена; в лагере Гасдрубала возникла паника, и пунийцы бросились в Старый город. Римляне уничтожили их лагерь и разбили свой по длине всего перешейка, отрезав город от материка. Для Карфагена это значило начало проблем с продовольствием; очевидно, целью Эмилиана и было взять город измором.
Прохлопавший врага Гасдрубал не нашёл ничего лучшего, как устроить публичные пытки пленных, вызвавшие возмущение в самом Карфагене, а после этого попытался завязать мирные переговоры… И на что рассчитывал? Впрочем, пощаду для его шкурки Эмилиан был готов ему гарантировать…
Чтобы блокировать город со стороны моря, римляне соорудили насыпь; тогда карфагеняне умудрились вырыть новый канал. Этим занимались и женщины и дети. Когда же в один прекрасный день в море вышло 50 крупных и множество мелких судов, римляне были шокированы: ведь никакого военного флота у Карфагена не было! Схваченные «языки» что-то говорили о постоянном стуке в порту, но не могли объяснить, что он означает; а означало это, что карфагеняне втайне от римлян строили флот. Римский историк Флор и то не удержался от пафоса: «Как пламя из пепла потушенного пожара, днем и ночью пробивалась последняя сила, последняя надежда, последний отряд отчаявшихся людей».
Но это прямо-таки героическое деяние оказалось бесполезным. Неизвестно, кто там теперь исполнял обязанности адмирала, но воспользоваться эффектом неожиданности он не догадался и увёл корабли назад. Когда флот был выведен вновь, римляне уже были подготовлены и двинулись навстречу. Морской бой окончился «вничью»; с карфагенской стороны особенно эффективны оказались мелкие суда, которые быстро подплывали к крупным римским и пробивали корму или повреждали руль. Исход боя не был решён, но пунийцы отошли, когда наступила ночь, и это оказалось ошибкой – римские суда заблокировали их в гавани и там большей частью уничтожили.
Днём Эмилиан атаковал карфагенские укрепления на насыпи, разбивая их таранами, что могло открыть путь на город. Тогда пунийцы, "хотя и страдали от голода и различных бедствий", сделали отчаянную вылазку: ночью, безоружные, они обошли насыпь по воде, погрузившись по шею, и подожгли римские осадные машины. Их тут же заметили, но "они не оступали, бросаясь, как дикие звери, под удары, пока не зажгли машин и не обратили в бегство приведённых в смятение римлян" (Аппиан). Римские воины чуть не разбежались в панике, и большинство было загнано Сципионом и его всадниками назад в лагерь силой. Пунийцы восстановили свои укрепления, но позже римляне смогли их оттеснить, завладеть насыпью и построить свою стену на небольшом расстоянии от карфагенской; оттуда метали копья и дротики.
Агония
Зимой в боевых действиях обычно наступало затишье. На этот раз римляне решили потратить её на завоевание территорий вне города. Главную роль здесь играл нумидиец Гулусса, с огромной армией как смерч прошедшийся по карфагенским владениям; население сопротивлявшихся городов уничтожалось почти полностью, и некоторые предпочитали сдаться. Решающим оказалось взятие города-крепости Неферис, после ожесточённых боёв большей частью вырезанного Гулуссой; это не только навело ужас на тех, кто ещё не оставался покорён, но и «закрыло» блокаду Карфагена. Всё ещё сопротивляющаяся часть города (Старый город) лишилась малейшей возможности подвоза продовольствия, и римляне могли не торопиться, ожидая, когда ряды защитников Карфагена достаточно поредеют.
Весной 146 г. римляне пошли на штурм. Захватив гавани, они овладели стеной, чьи ослабевшие от голода защитники уже не смогли их остановить, и оттуда ворвались на рыночную площадь. Победоносный путь несколько задержал храм Решефа, бога огня, внутри покрытый золотыми пластинами; римские воины бросились на золото, и никакими приказами нельзя было заставить их двинуться дальше, пока они всё не ободрали.
От площади к цитадели Бирса шли три улицы, застроенные шестиэтажными домами; к Бирсе бежали жители города, надеющиеся спастись. Бирса была и главной целью римлян; путь к ней для них растянулся на шесть дней, поскольку и здесь завоеватели встретились с отчаянным сопротивлением со стороны обессилевших защитников города. Рукопашные бои шли как на улицах, так и на крышах – там римляне перебегали от дома к дому по доскам. Эмилиан распорядился поджечь улицы; сидевшее в домах небоеспособное население погибло от огня или при обрушении домов. Чтобы расчистить проходы для войск, специальная команда («сборщики камней») растаскивала обломки и трупы в заготовленные рвы: «одни – топорами и секирами, другие – остриями крючьев выбрасывали и мёртвых, и ещё живых в ямы, таща их и переворачивая железом, как бревна и камни» (Аппиан).
На седьмой день римляне добрались до Бирсы; здесь к Эмилиану пришли жрецы с просьбой сохранить жизнь тем, кто скрылся в крепости. Эмилиан согласился, сдавшихся вывели и взяли под стражу для будущей продажи в рабство (хотя во 2 в. до н. э. свободных жителей побеждённых городов уже не было принято порабощать, римляне это практиковали, что должно было иметь дополнительный устрашающий эффект на эллинистическую «мировую общественность»). Эти люди и были, собственно, всеми выжившими карфагенянами – менее 10-й части от довоенного населения города.
Очагом сопротивления оставался храм Эшмуна, древнейший из карфагенских храмов, представляющий из себя настоящую крепость; там скрылись самые упорные, включая большое число римских перебежчиков (да, были и такие, даже при имеющемся раскладе сил). Там сидел и Гасдрубал с семьёй, но тут его ничтожество вылезло во всей красе. Тайком, даже не взяв жену и детей, он бежал к Эмилиану, чтобы вымаливать пощаду для своей драгоценной шкурки. Шкурку пощадили, но велели сидеть у ног победителя на виду у защитников храма. Тогда осаждённые сами сожгли храм (вместе с собой); жена Гасдрубала демонстративно зарезала сыновей и бросилась в огонь.
Город горел 17 дней. Эмилиан, глядя на это зрелище, аж прослезился и процитировал стих Гомера о падении Трои (он же грекофил был и вообще эстет, любил прекрасное…). Затем он послал солдат грабить город и отправил в Рим корабль, гружённый богатой добычей. В Риме было невероятное ликование.
Сенат отослал распоряжение разрушить оставшееся от Карфагена, а также разрушить города, которые оказывали Риму сопротивление. Прибыли римские жрецы, чтобы проклясть место, на котором стоял город; это было не выражение эмоций, а религиозный ритуал, который в описываемое время должен был выглядеть первобытной архаикой. Пепелище было распахано и предано проклятию; здесь больше не должны были селиться люди.
Эмилиан проводил свои ритуалы – уничтожение осадных машин и части кораблей в честь бога Марса, жертвы другим богам, после чего устроил «игры» и скормил зверям пойманных дезертиров и перебежчиков (это было пока что не традицией, а ноу-хау его отца Эмилия Павла). Часть завоёванной территории была отдана нумидийцам, остальная стала римской провинцией Африка с центром в Утике.
Вместо заключения
Катон не дожил до гибели Карфагена.
В том же году, что и Карфаген, был разрушен Коринф, и его жители проданы в рабство, хотя Коринф, "штаб" восстания Ахейского союза, не сопротивлялся подошедшей римской армии. Это была репрессивная мера для запугивания остальных; но если учесть, что Коринф к тому времени оставался единственным крупным торговым центром на Балканах, видимо, и здесь не обошлось без душащей жабы.
Гасдрубалу предложили на выбор жить либо в новой «Африке», либо в Италии; он предпочёл последнее (очевидно, для большей безопасности шкурки, а то мало ли кто недобитый доберётся…)
Сципион Эмилиан позже ещё воевал в Испании. Умер не своей смертью – был кем-то задушен в постели; подозревали его политических противников – сторонников реформатора Гая Гракха, но расследования никто не потребовал, хотя пафосных слов на похоронах наговорили достаточно.
Римская колония Карфаген, основанная в следующем столетии, находилась несколько в стороне от пунийского города, чтобы не затрагивать проклятую территорию, однако последующая застройка частью покрыла и его, доразрушив то, что ещё оставалось. То, что показывают туристам - руины римского города.
В последний век существования Империи римский Карфаген стал центром королевства вандалов, которые оттуда приплывали в Рим совершать вандализм (хотя по части разрушительства вандалы по сравнению с римлянами были просто школота).
Сельское население провинции Африка ишачило на империю, выращивая для неё хлеб, сохраняло свой язык, самоназвание «ханаанеи» и легко обращалось в монотеистические религии, тем более что и перевод Библии на пунийский имелся, но если бы блаженный Августин не упомянул этих «ханаанеев», мы могли бы и не знать, что они там вообще ещё были.
Tags:
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
From:
no subject
Не знала об ужасном факте - 300 заложниках - детях Карфагена. Но недавно у Моше Фейнглина прочитала пронзительную статью Зеева Курлянчика "ОТДАЙТЕ МНЕ ВАШИХ ДЕТЕЙ !" О 13 000!!!!! детей из гетто Лодзи...Зеев не просто рассказывает об этом ужасе, но и проводит параллели.
...если мы доставим наши жертвы сами, то будет мир! - 1942
Отдадим Газу, Иудею, Самарию, Выселим евреев из Гуш Катиф, уступим суверенитет на Храмовой горе..во имя мира - 2015
Ваш Карфаген сделал мой вечер. Спасибо!
From:
no subject
Заложников было принято выдавать после войны как бы в качестве гарантии мирного договора. Здесь ситуация отличалась тем, что их выдавали ДО войны, в надежде её избежать, и это всё сильно меняет. Скорее всего там были уже юноши, а не дети, но ассоциации всё равно самые мрачные.
Грабли - штука вечная... Я, как видите, не делаю из этой истории каких-либо "поучительных" выводов, для меня здесь просто безнадёга, но мне достаточно, если история заставляет задуматься и идёт в копилку "против прекраснодушия".
From:
no subject
http://www.liveinternet.ru/users/lara_rimmer/post390141529/
From:
no subject
From:
no subject
Фото видели и страшнее, но жутка сама ситуация. Эти надежды задобрить крокодила...
From:
no subject
From:
no subject
В целом, я не совсем понимаю настолько топорную жестокость со стороны римлян. Разве не выгоднее было иметь такой большой торговый город в составе своей империи?
From:
no subject
Так у Полибия (современника событий). В примечаниях современных изданий предполагается, что речь идёт о месте хранения корабля македонского царя Персея, попавшего в Рим как трофей. Это был огромный царский корабль, непригодный для военных действий.
Разве не выгоднее было иметь такой большой торговый город в составе своей империи?
Предполагаю иррациональную мотивацию...
Империю в собственном смысле слова, к тому же, только начинали строить (т. е. переводить завоёванные территории под прямое управление и пользование), при этом зачищая сколько-нибудь возможных конкурентов.
From:
no subject
Понял,что я знал даже меньше о том,что должен был знать гораздо больше.
Спасибо Вам за эти посты.
ВЫ проделали очень много работы,узнал несколько фактов,которые мне были совсем
неизвестны.
From:
no subject
Понимаете, почему это мне кажется настолько важным?
From:
no subject
И понимаю,почему это было для Вас важным.
Вы имели полное право на то,что чувствовали.
я не идеальный человек,но могу(и часто делаю) признавать свои ошибки и неправоту
From:
no subject
Напрашиваются аналогии с нынешним и прошлым веком. Если бесконечно уступать врагу и выполнять все его требования, это лишь немного продлит твою жизнь, но в итоге приведет к окончательной, пусть может даже и славной, но гибели.
From:
no subject
Да, так и выходит. Если бы это ещё были способны понимать все любители "кормить крокодилов".